Вернувшись с вечернего построения, Маша начала отряхивать с куртки въевшийся сырой пепел и застыла с поднятой рукой. Посреди коридора валялся пакет с сушеной рыбой. В меру грязный, совершенно сухой, завязаный необычным узлом сверху. Сколько рыбин там было внутри Маша сразу не поняла, а когда поняла, то еле удержалась, чтобы не завизжать от восторга. Рыбин было ТРИ! Если не торопиться и растянуть удовольствие, их должно было хватить на неделю, а то и больше.
Останавливало только то, что было совершенно непонятно, откуда это сокровище взялось в закрытой квартире. Котика Маша тогда еще ни разу не видела.
Впервые Котик появился в квартире на Астраханском недели через две, когда рыба была давно съедена, кости перетерты в муку и тоже употроеблены по назначению, а сама история уже казалась недостоверной городской легендой, типа Легенды о Последнем Байкере, в эту, правда, Маша по секрету от сослуживцев верила. Когда, проснувшись утром, Маша услышала шорох на кухне и влетела туда, размахивая уже снятым с предохранителя дыроколом, Котик сосредоточено ссал в ведро с песком, по уставу стоящее у окна. На появление хозяйки квартиры он никак не отреагировал, завершив начато, тщательно нагреб поверх горку песка и только тогда повернул голову к двери и демонстративно зевнул.
Что удержало Машу от соблазна полакомиться нежной кошатинкой она и сама не поняла, но совершенно очевидная мысль “лови его” даже не посетила ее ни при виде Котика, ни чуть позже, когда он совершенно невозмутимо прошел мимо нее в коридор, махнув распушенным хвостом по голой ноге, о чего Машу чуть не скрутило, от давно забытого чувства прикосновения чего-то мягкого и пушистого к коже. Ступор прошел секундой позже, но кота в коридоре уже не было, впрочем, как и в комнате. Собственно его нигде не было.
Второй раз Котик появился в квартире перед Новым Годом, последним еще не запрещенным Старым Праздником, который еще разрешали праздновать, хотя и осуждали достаточно демонстративно. В этот раз Маша услышала шум в прихожей, как и в прошлый раз выскочила и чуть не выстрелила в шевелящуюся на полу груду одежды, упавшую с вешалки. Шевеление было неугрожающим, а груда не такой большой, чтобы под ней мог спрятаться даже самый маленький арлекин, поэтому, когда из под старой куртки наконец показался рыжий пушистый хвост, Маша целилась уже скорее для проформы и общей осторожности, чем из опасения. В этот раз Котик не стал никуда уходить, а сел прямо на одежду и начал вылизывать лапу. В этот раз Маша смогла рассмотреть его как-следует.
Котик был поразительно ухоженым котом, что само по себе уже было загадкой. Его рыжая шерсть блестела и лоснилась, как будто последние несколько лет, он не только питался исключительно какими-то кошачьими деликатесами, но и минимум по пол-дня проводил в каком-то поразительно чистом месте, где мог приводить себя в порядок. Его мощные лапы были чистыми, как будто он не ходил по грязному, уже давно не мытому полу, его усы не были ни поломаны, ни обожжены, уши не несли на себе никаких признаков дворовых драк. Поверить в то, что сейчас такое может быть в принципе было совершенно невозможно, однако Котик явно существовал и отрицать это никак не удавалось.
Маша попробовала сделать к нему маленький шажок. Потом еще один, также медленно, чтобы не спугнуть, потом более увереный, побольше. Котик пугаться явно не собирался, ему было некогда, от зачищал лапу, раз за разом вылизывая ее розовым язычком, на конце которого мелькало маленькое черное пятнышко. Не повернул он голову и в сторону протянутой к нему руки. И только когда пальцы коснулись его загривка он как будто взорвался.
Совершенно оторопевшая Маша прижала к груди изрядно располосанную руку и с смотрела на совершенно спокойно сидящего кота, слизывающего с лапы ее собственную кровь, понимая, что несмотря на закипающую внутри ярость она совершенно не готова воевать с этим внешне безобидным зверьком. Смешно признаться, но младший сержант Армии Христа, унесший жизни как минимум двух десятков арлекинов, банально боялась. До дрожи в коленях. Боялась встать и пойти помыть руку, боялась шевельнуться, боялась совершенно непонятно чего. Она так и сидела на полу, не сводя с кота глаз, пока тот не повернулся к ней спиной и задрав хвост не проследовал в комнату, и только после этого стала поднимать на вешалку упавшие вещи, и только тогда она нашла под пальто банку тушенки. Снова в пакете, завязанном хитрым арлекинским узлом.
Когда она вошла в комнату, кот лежал на спинке кресла и дремал.
Имя Котик подходило Котику по чисто внешним параметрам, но совершенно не отражало его взаимоотношений с Машей. Маша и сама не очень понимала, как получилось, что она стала его называть именно так. Насколько можно было судить, большую часть дня Котик либо отсутствовал, либо спал на одном и том же месте, на спинке кресла. Во всяком случае так было в те дни, когда Маша была дома. После первого инцедента она боялась даже подходить к нему, не то что трогать, поэтому когда Котика не было дома она все равно не садилась в кресло, так, на всякий случай, поэтому есть приходилось сидя на кровати. А есть Маше теперь доводилось существенно чаще, чем раньше.
Первое время Маша пыталась понять, как же Котик выбирается из наглухо закрытой квартиры, превращенной в маленькую крепость еще во время Первого Конфликта. Ходить за ним она побаивалась, хотя такого животного страха как в и вторую встречу Котик уже не вызывал. Однако стоило ему посмотреть ей в глаза и, приподняв верхнюю губу, обнажить клыки, как желание подглядывать сразу пропадало и Маша быстро отворачивалась, уходила в общем “исправлялась”, а через секунду о присутствие кота в квартире напоминала только следы рыжей шерсти на кресле. Через несколько недель Маша выпросила у районного смотрящего видеокамеру, пообещав отработать несколько лишних дней в его пользу и попыталась записать что-нибудь в коридоре, но наутро обнаружила камеру, аккуратно уроненую на валенки, которые с вечера стояли совершенно в другом углу. При всем жестком отношении к Маше, Котик явно не хотел ей зла, если бы камера пострадала... Нет, об это Маша категорически не готова была даже думать.
А еще через день Котик впервые с ней пообщался.
Сон прошел, как и не было. Еще секунду назад Маша крошила в капусту очередного злодея, и вот она лежит на твердом матрасе, в комнате немного душно, одеяло сползло с ног, так что одна нога уже замерзла, а щека еще помнит ощущение когтей, выпущеных из мягкой лапы, но не пущенных в ход. Котик сидел прямо рядом с ее лицом, так близко, как она никогда к нему не была и смотрел прямо в глаза, своим жутким, немигающим взглядом. Секунда, Маша дернулась, стукнувшись затылком о стенку, оказывается Котик зажал ее на узкой полоске кровати вплотную к стенке, но блеснули предупреждающе зубы и она замерла. Еще через мгновение кот повернул голову в сторону и грациозно лег, вытянув лапы вперед. Маша чуть скосила глаза и увидела, что прямо перед ней, чуть выше, лежит что-то темное и блестящее. Щетка. Нет, даже ЩЕТКА. Смотреть так близко было неудобно, но глаз было не отвести. Щетка была старая, со щербинками и большой трещиной вдоль рукояти, но завораживающе-красивая, резная, из непонятного тускло-черного материала. Котик потянулся вперед, выпустил из лапы когти, цепанув щетку за ручку, повернул голову к Маше и первый раз за все время их знакомства издал благосклонный звук. МР было басовитым сухим и каким-то повелительным. Решение пришло мгновенно, Маша аккуратно достала из под одеяла руку, взяла щетку и нерешительно потянулась ей к коту. Котик снова сказал МР и перевалился на бок, вытянувшись во всю длину. И пока Маша аккуратно вычесывала его блестящую шерсть, она почти не боялась.
Через месяц Маша почти перестала бояться Котика. Но потом жизнь переменилась.
Это был наверное самый темный день в ее жизни с того дня, когда она перебралась в Москву. Даже хуже, чем когда ушел за контробандной едой и не вернулся папенька, хуже, чем экзамены в полк. Маша еле дотащилась до дверей квартиры и наверное минут пять не могла вставить ключ в замочную скважину.
Руки тряслись и тошнило, очень тошнило, казалось весь рот был пропитан тем мерзким солоноватым вкусом, а внизу все саднило так, что казалось, что там побывала рота солдат, а не один, пусть и очень активный ублюдок. Все пошло не так, начиная с сальной улыбки ротного, который вручал ей предписание, потом мучительная поездка через весь город, на перекладных, потом унижение на КПП, когда жырнючий гад заставил ее чистить бушлат и ботинки до того как пропустит ее на территорию Бульваров. В итоге, когда Маша добралась до места, она была окончательно разбита и совершенно не готова к тому, что приказ удволетворять любые желания высокого гостя относится вовсе не к обычному подай-принеси. Казалось того забавляли Машины попытки удержать дистанцию, а когда она, уже второй раз поставленная на колени, не выдержала и разрыдалась он совсем завелся и она почуствовала, как массивные кольца, на его руке начинают рвать ее изнутри... Машу наконец вывернуло прямо на лестницу, последний ключ проскользнул в скважину, она ввалилась в темный коридор и сползла по стене, из последних сил дотянувшись до засова. Дошла. И только сейчас, она поняла, что рычащий звук в ее ушах существует на самом деле. Более того он исходит от Котика.
Такого разяренного Котика она не видела никогда, но у нее уже не было сил его бояться. Головой она понимала, что если у зверя шерсть стоит дыбом и он практически орет на нее каким-то непостижимым образом, то наверно ей стоит как минимум забиться в угол, но она так устала, ей было так плохо, что если Котик разорвет ее на части, то наверное это будет не самое плохое решение, в конце концов тогда этот жуткий день кончится и ее не будет больше тошнить. На этой мысли ее опять вырвало и, как только спазмы отступили, Маша провалилась куда-то где было тихо и темно.
Когда она пришла в себя, было уже утро. Все тело болело, ноги затекли, и жутко воняло рвотой. Маша с трудом поднялась и потащила себя в ванную, где не меньше часа терла себя жесткой, еще папенькиной мочалкой, израсходовав до капли весь недельный норматив воды. Как она проживет без води оставшиеся четыре дня ее уже мало заботило, ей было необходимо отмыться от грязи и запаха, гнусного кислого запаха, который, казалось, пропитал ее всю насквозь и от которого ее продолжало до сих пор выворачивать. Воды, конечно же, все равно не хватило.
Ад наступил, когда она проснулась уже во второй раз, на кровати, до которой кое-как доковыляла после душа. Тело продолжало ломить, где-то на краю обоняния все еще сквозил все тот же мерзкий запах, и очень хотелось пить, хотя бы глоточек, но между ней и бутылью с питьевой водой сидел Котик.
Сначала, Маша не обратила на него внимание, спустив ноги на пол и собираясь напиться, но через мгновение уже забилась к стенке со страхом смотря на глубокую царапину на бедре. А Котик снова на нее рычал. Рычал тихо и угрожающе, с какими-то жуткими обертонами в голосе, так что внутри все холодело, сжималось и очень хотелось в туалет, но в туалет было нельзя. Никак невозможно, также как и к воде. Любая попытка пошевелиться вызывала у Котика угрожающее изменение в тоне и Маша была вынуждена замереть и со страхом ждать продолжения.
И продолжение незамедлило наступить.
Когда Котик встал и пошел к ней, Маша подумала, что может быть все страшное закончилось, но первая же попытка пошевелиться вызвала такую яростную реакцию, что страх заставил ее еще больше вжаться в стену. В это время Котик подошел к ней практически вплотную, уселся, глядя прямо в глаза, завораживающе и люто, потянулся к Машиному плечу и все так же медленно провел когтем вниз, к локтю.
В первую секунду от боли в глазах потемнело, она дернулась, но тут же замерла, увидив бешенный оскал прямо у лица. Она аккуратно покосилась на руку, порез был не очень глубокий, и кровь только слегка сочилась, но при этом горел, как будто в него насыпали соли. Маша заставила себя перевести взгляд на Котика, и только в этот момент поняла, что он спокойно сидит, как будто дожидаясь этого взгляда и только убедившись, что она снова смотрит ему в глаза он снова поднял лапу. На этот раз к соску.
В следующий раз она пришла в себя поздним вечером. Что было после того, как Котик принялся за ступни ног она не помнила, только эпизодами, как коготь вонзается в нежную кожу под мизинцем, а она, уже не в силах кричать впивается зубами в подушку, лишь бы не отдернуть ногу; лапу Котика, уже касающуюся ее щеки и ожидание жгучей боли, которое все никак не приходит. И жуткая боль в пересохшем горле, сорванном криками. Как ни странно крови с нее натекло не очень много, простыня была перепачкана, но колом не стояла и к ранкам нигде не присохла, но каждая царапинка давала о себе знать, создавая как будто шум, на грани терпимого. А еще через секунду она почувствовала прикосновение, которое не несло боли и это было еще жестче чем боль. Котик лежал рядом с окровавленным плечом и вылизывал его и с каждым его движением боль уходила, уступая место чему-то давно забытому, из прошлой жизни, и это сочетание уходящей боли и приходящего нежного внезапно оказалось для нее, перенесшей надругательство и мучения, потрясением, которое перевернуло ее душу. Она рыдала, кусала пальцы, и благодарила, благодарила Котика за то что простил ее, за то что пожалел, за то что он есть и за то что он ее вот так, у нее не было слов и она сбывалась в лепетание и снова рыдала и снова начинала благодарить и чувствовала его язык, зализывающий ее раны, сначала на теле, а потом и на душе.
На следующее утро, она проснулась совершенно непереносимо счастливой. Все что было с ней до этого утра казалось незначительным, чужим и произошедшим напрочь не с ней, даже вид собственного тела, покрытого узором царапин, как будто сливающимся в какой-то странный, но почему-то очень знакомый узор, вызвал у нее не воспоминание о боли, а чисто эстетическое любопытство. Накрутившись перед зеркалом и обнаружив, что мыться ей собственно нечем, она совершенно не расстроившись пританцовывая отправилась на кухню за чайником, в котором еще точно должна была остаться вода и только выйдя в коридор уловила новый запах, тянущийся изза закрытой двери кухни.
Она открыла дверь, в нос ударил резкий сладкий запах и она осела по стене на слабых ногах. Прямо посреди стола, там где Котик обычно оставлял принесенную еду, лежала уже изрядно посиневшая и воняющая кисть руки. Со полным набором колец на распухших пальцах.
Она точно не знала, откуда пришло к ней это знание, но когда к вечеру Котик появился в квартире, она уже в сотый раз проигрывала в себе картину встречи, мысленно доводя ее до совершенства. Когда он вошел в комнату, она стараясь нигде не торопиться и не делать резких движений, опустилась сначала на колени, а потом и ниже, ниц, на пол, и слова благодарности складывались у нее в формулу, еще может быть не до конца осознаную, но уже такую важную и желанную. Со стороны это наверное выглядело как сумашествие, молодая женщина, покрытая царапинами бормрочащая что-то перед усевшимся прямо перед ее лицом здоровенным рыжим котом, но рядом никого не было, чтобы сказать ей об этом, а внутри, внутри у нее все пело от того, что она может выказать вслух все то счастье, которое росло у нее внутри в течение дня.
Когда Котик, как ни в чем не бывало, прошел мимо нее, даже не бросив не покосившись, это показалось ей самым большим разочарованием в ее жизни.
Всю следущую неделю Котик не обращал на нее никакого внимания, оставляя еду в привычных местах и практически сразу исчезая, а она признавалась ему в благодарности и верности, пытаясь вновь найти ту искру взаимопонимания, которую, как ей казалось, она уловила в те страшные сутки. Она искала подходящие слова, пыталась заглядывать ему в глаза, один раз даже разрыдалась от переполнявших ее чувств, но Котик каждый раз проходил мимо, проскальзывал в темноту коридора и исчезал, не издавая ни звука. Наконец она смирилась, но попробовав вернуться к привычной жизни поняла, что не может не только заставить себя выйти из квартиры, но и не может в принципе вести себя как раньше. Пусть Котик игнорировал ее, пусть пропала с самого видного места его прекрасная щетка, а значит... В этом месте она обычно начинала плакать, часами просиживая на кровати, в ожидании тихих, еле слышных шажков в коридоре. Она все так же продолжала встречать своего спасителя как встречала бы властелина мира, собственно это был единственный момент в течение всего дня, который имел для нее смысл, все остальное время она просто его ждала...
А еще через неделю за ней пришли. Было глупо надеяться, что можно было так долго не появляться в казармах, было наивно рассчитывать, что раз уж ротный знал, на что отправил ее, то может и закроет глаза. Двое рослых Соратника открыли дверь своими ключами, гулко прошли, один с начала на кухню, другой сразу к ней в спальню, выдернули ее из теплого сна, дали расписаться на бланке с вмененным приговором и, с привычной жесткостью, дали ей пять минут на сбор вещей. Только самое необходимое, остальное оставьте, все равно отберут. Мы будем ждать за дверью, сказал ей тот, что повыше.
Она металась по комнате, хватаясь ха какие-то бессмысленные уже вещи, откладывая их, а в голове крутилась только одна холодная мысль “как же так? почему же, так, что же делать?”. А потом ее рука ухватилась за что-то важное и суета ушла. Она стояла перед подоконником и держала в руке широкую кожаную полоску, с застежкой, кольцом и тонкой тяжелой цепочкой струящейся вниз. Прямо перед ней на подоконнике сидел Котик и смотрел прямо ей в глаза. Не отрываясь и, почему-то совсем не страшно. Через секунду она уже стояла перед ним на коленях, а руки судорожно нащупывали сзади на шее застежку найденного ошейника, а она все никак не находилась, потом наконец щелкнуло и вдруг стало спокойно и тихо. Котик спрыгнул с подоконника, подхватил в зубы петлю на другом конце цепочки и потянул ее за собой, в дальний угол комнаты, который она почему-то все никак не могла увидеть. Она шла за ним и с каждым ее шагом окружающий ее мир становился все менее и менее значимым, пока наконец не прекратился вообще.
Ни знакомые, ни друзья Машу больше никогда не видели. Поговаривали, что ее расстреляли за убийство какого-то важного Соратника, но поскольку спросить об этом никто так и не собрался, правда ли это, так никто и не узнал. А потом о Маше просто забыли.
(c) msado 2012